Тамара лихоталь синяк читать

Я хотела начать свою книгу как это и положено — сначала написать предисловие. Села и стала писать все по порядку. Сначала о том, почему я решила написать чту книгу, потом о ее героях — об одном, о втором, о третьем, потом о том… Писала, писала… Посмотрела — что-то длинно получается. Вон уже сколько, а до самой книги еще далеко. Так не годится. Надо написать покороче — только самое главное.

Попробовала покороче. Написала одно главное, потом — второе, потом — третье, потом… Потом прочитала то, что написала. Честно говоря, не получилось у меня предисловия. Может, потому, что я сама не очень люблю читать предисловия. Ведь предисловие — это то, что предваряет «слово», то есть сам рассказ, повествование. Зачем же мне нужно, чтобы мне рассказывали, о чем мне будут рассказывать. Лучше уж сразу почитать само «слово». А вот потом, если вдруг… Что случается вдруг, когда мы читаем какую-нибудь книгу? Да мало ли что.

Случается, что нам хочется выяснить, что в ней правда и было на самом деле, а что — придумано. Или нам о чем-то хочется узнать подробнее. Случается, что нам просто кое-что бывает непонятно, потому что мы недостаточно знаем нравы и обычаи того времени, в котором живут герои книги, а автор, увлеченный повествованием о событиях, происходящих с его героями, не все может нам объяснить по ходу дела. И вот тогда… Есть такое выражение в нашем языке — «к слову сказать». Иногда это «к слову сказать» бывает просто необходимо, И вот тогда мы не прочь заглянуть в предисловие, прочитать примечания. Но предисловие уже далеко позади, а примечания где-то в конце книги. И нам в разгар событий неохота отрываться и искать объяснения в сноске, отпечатанной мелким шрифтом.

Вспомнив всё это, я решила: начну так, как оно само начинается, а по ходу дела поглядим, что к чему. Книга, как дорога, ведёт и ведёт. И мы, когда нам будет нужно, остановимся прямо посреди дороги, присядем у обочины и потолкуем, о чём найдем нужным. А потом опять пойдём дальше. Вот какое у нас в этой книге будет предисловие или условие — считайте как хотите. Впрочем, почему будет? Оно, как говорится, уже вступило в свои права, когда мы сели с вами потолковать на Илюшину лавку. Прежде чем мы перейдем к событиям, которые с минуту на минуту должны здесь произойти, я хочу вам еще кое-что рассказать об Иване и Порфинье. Вы уже с ними познакомились. И адрес, как говорится, известен — село Карачарово, что под Муромом. Что еще можно к этому добавить? Худого о них во всем Карачарове ни одна душа не скажет. Иван хоть и велик, да смирен. А Порфинья и вовсе неприметная. Удивительно, как это они друг дружку разглядели.

На Ивана, впрочем, в молодости, говорят, девицы заглядывались. Звали на игрища. Стукали горячими кулачками по широкой спине. Подзадоривали через костёр скакать. Шутки шутили. Да уж больно прост он был. Лицом скуласт. Волосом рус. Глаза светлые, озерные. Постричь бы его под горшок, как другие парни стригутся. А то косматый, ходит вразвалку, ни дать ни взять — медведь лесной. В лесу-поле пни корчевать, топором махать — это он ловок. А так… Очи потупит, шею нагнет. Хоть верхом на нем езди. Такому мужу в любые времена цены нету. Просто не каждая понимает это, особенно смолоду. Поэтому девушкам во все века нравятся парни веселые да языкастые.

А что язык? Языком поле не вспашешь.

Там на игрищах это и случилось. Его затормошили, закружили горластые девки. Он вырвался из их многорукого круга, от костра с летучими искрами. Отряхнул обгорелую штанину, поднял голову и вдруг увидел Порфинью. Робко жавшаяся в тени под деревьями, в стороне от шумного веселого костра, она показалась ему совсем еще молоденькой девичкой-подростком. Наверное, пришла впервые на игрища, и ей ещё всё в диковину. Он понял её боязнь, её робость и вдруг почувствовал себя спокойным и сильным. И улыбнувшись широко и свободно, увидел в лунном свете её ответную улыбку.

А дальше, дальше уже не гулянка — жизнь пошла семейная. Поставил Иван избу на краю села. Стали жить они, поживать, добра наживать. И хотя выяснили они меж собой, что Порфинья-невеличка почитай на три лета дольше па свете живет, чем Иван, и морщинки ей уже личико морщить стали, но всё равно не было для Ивана никого милей жены. Оно и вправду — с лица воды не пить. Зато уж проворна да работяща. Даром что ростом не вышла — двужильная. Придут, бывало, с корчевья, Иван уж на что крепок и то свалится как подкошенный. Голова гудит, спину ломит, руки-ноги как чужие. А Порфинье всё нипочем. У неё и руки — свои и ноги — свои и дела недоделанные ждут — тоже свои. Поросята визжат, будто резаные, пить-есть хотят. Кур-гулен надо загнать, не то вражина хорёк в ночь подавит. Корова худой травы объелась: бока у ней раздуло, вымя затвердело. Тут и мёртвый поднимется. Дом вести — не бородой трясти. Всех накормить, напоить надо — и корову ту глупую, и свиней визгливых, и кур прожорливых, и мужа своего Ивана, и сыночка Илюшеньку — первенца богоданного.

Они ведь не были бездетными — Иван и Порфинья. Рос у них сын Илюшенька. И сейчас не обмануло Порфинью материнское сердце. Робко ступая по сырой земле, по весенней траве, цепляясь за ветки дубков, шел своими ногами Илья. Здесь вот и начинается ПЕРВАЯ ГЛАВА этой книги. Она называется «СИДЕНЬ КАРАЧАРОВСКИЙ». Почему? Вы сейчас узнаете.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

СИДЕНЬ КАРАЧАРОВСКИЙ

Чисто убранное поле. Только один сноп — высокий, тщательно связанный — стоймя стоит почти посередине него. Над полем низко и быстро, точно в хороводе, кружатся птицы. Скоро будет дождь. Птиц многое множество. От их кружения возникает ощущение тревоги. Вокруг снопа, будто повторяя кружение птиц, кружатся в хороводе люди. Б противоположность птичьему, людской хоровод несет в себе ощущение радости. Кончилась жатва, и люди празднуют окончание трудной работы. От хоровода оторвались двое: маленькая женщина с большим животом и лохматый плечистый детина, неуклюжий, как медведь, с простодушным лицом — Порфинья и Иван. Это Порфинья, ожидающая ребенка, притомившись, потянула мужа за собой, и так и стоят они, держась за руки, стоят и смотрят на веселый хоровод… Налетевший ветер несёт оставшиеся в поле колоски, солому, рвёт одинокий сноп, будто хочет свалить его наземь. Грозно сверкают молнии, залп за залпом гремит гром.

Все быстрей кружится хоровод. Удар молнии. За полем в селе вспыхнул пожар. Горят избы, мычит скот, пронеслась взбесившаяся лошадь. Люди бегут к селу. Бегут и Порфинья с Иваном. Порфинья вдруг хватается за живот, сгибается от боли, падает. Иван, обогнавший её, не заметив, что жена упала, бежит дальше. Порфинья корчится в родовых муках. По распластанной на земле женщине хлещут струи ливня.

Так он и родился — Милонег. Милонег? Какой Милонег? Почему Милонег? А Илюша? Про это вы тоже узнаете.

Когда родился сыночек, Порфинья, качая его, напевала: «Милонег да Милонег» — милый, негаданный. Вот и выбрала имечко первенцу, что само поётся, как песня. Только зря выбирала. А потом ещё эта беда, горе горькое.

…Улица села Карачарово. Мглистое зимнее небо прикрывает ее, будто колпаком. Избы, срубленные из толстенных необхватных бревен, затянуты волоками — задвигающимися ставеньками, и от этого дома кажутся слепыми. Впрочем, дым, выползающий из-под волоков, напоминает, что жилье живёт.

От избы к избе ходит мужчина средних лет с властной повадкой — староста, стучит кулаком по дверям. Из изб выходят женщины с детьми. Здесь и младенцы на руках, и ребятишки постарше в кожушках и валенках.

Выходит и Порфинья с Милонегом. Парнишка большой, мог бы давно бегать, как и эти ребятишки, что уже успели затеять возню, но он укутан в овчину с руками и ногами, как младенец, и мать несет его, крепко прижимая к себе. Рядом с Порфиньей Иван. Порфинья кивнула мужу. Тот поспешно скрылся в избе, вынес овчину. Вот мужик бестолковый! В такую дорогу, а он — овчину! Иван опять сунулся в избу и возвратился с медвежьей шкурой.